А вот текст по екаям.
Точнее - по Нурарихену.
Про Гьюки, который самый зловещий екай-на-горе, хах.
ТекстШаг. Пыльные половицы скрипнули. Сухо, кратко, деловито проскрипели под первым шагом. Ещё ровные, покрытые когда-то специальным составом от гниения и древесных жуков. Серая пыль лежала на них ровным слоем. Она же покрывала цветы - на кусте они были розовыми и алыми камелиями, теперь же стали серыми, как пепел.
Мальчишка поморщился, босой ногой ступая на пыльные доски, отводя рукой длинную вытканную паутину. Паутина тоже была покрыта пылью. Как куски рваной одежды на трупах после давнего боя. Умевакамару их никогда не видел, но теперь отчего-то знал - перед глазами мелькнули окровавленные серые лохмотья - серая пыльная ткань восьмилапых прях.
Голод - все, что он чувствовал. Голод шел не из желудка, как привыкло его человеческое тело. Этот голод шел из самой груди, где было его сердце. Оно не стучало больше - отдавалось тупой болью в грудной клетке, давило на голову, пронзая болью. Эта боль требовала крови. Крови с привкусом железа - от неё почти становится плохо. Плохо, но спокойно. Всего на пару минут уходит этот голод, спеша вновь начать свой стук где-то в области рёбер. Или того, где они были.
Есть ли у него теперь это сердце? Есть ли в нем кровь? В екае Гьюки было полно крови - черной, вязкой, без запаха и вкуса.
Осталась ли она в его теле?
Золотой Будда на алтаре тоже стал серым от пыли. В два шага мальчик оказался возле него. Провел пальцем, оставив яркую дорожку позолоты на матово-сером одеянии божества. Постучал пальцем по блестящему золотому куску статуи. Она ни теплая, ни холодная. Или это он больше не может различать тепло и холод? Будда смотрел на юношу безразличными пыльными глазами, в которых не было ничего.
Умевакамару убрал с лица прядь слипшихся от крови волос.
На улице было иначе. Дул прохладный ветер, листья на деревьях казались ядовито-зелеными, а перила храма обвивал восковой, словно ненастоящий, плющ. Было страшно дотронуться до собственной руки. Было страшно поверить...
Этот смех он теперь слышит издалека. Теплая, человеческая кровь. Его отца убили, его мать погибла. В них тоже была такая же теплая кровь, и их убийцы ликовали, отнимая их жизни. Умевакамару не нравилась смерть. Но в тот момент, когда смех сменялся жалким криком ужаса, в тот момент, когда они падали, не успевая сделать и шага - он мрачно усмехался. Они ведь тоже чьи-то родители, чьи-то дети или братья? Значит, они тоже смертны. Значит, их родня тоже будет лить слезы по ним?
Зловещая тень появлялась на дороге, будто бы рождалась из тумана, сплеталась из придорожной травы, отделялась от черной сени древних деревьев.
Челюсти ломали кости, сильны лапы разрывали мясо, он пожирал их быстро.
Гьюки - так называли его все, и он охотно взял себе это имя. Он забыл, зачем он убивает, забыл своих мать и отца.
"Он стал хитрее и быстрее, и словно может читать мысли" - Гьюки слышал эти разговоры ещё из храма, стоя на коленях возле сверкающего золотого Будды. Ступая по блестящему лаку половиц. Касаясь рукой ярко-алых высохших камелий, застывших в своей мертвой и вечной красоте, будто схваченных в когти самим Временем.
Он уже не охотился на людей. Они шли к нему сами, преодолевая крутую гору, строя ступени к его жилищу.
Он стал страшной легендой, сказкой, которой пугали непослушных детишек.
Шаг. Он заходит в храм, ставший его храмом. Он слышит голоса прихожан, невольно ставших его прихожанами.
- Беги! Это Гьюки! - все, что слышит он перед тем, как жертва захлебнется собственной кровью из сломанной шеи.
Он почти забыл, как звала его мать.
-
-
15.05.2017 в 18:41-
-
16.05.2017 в 02:19Не зря же люди идут на эту гору (ну да, он приманивай, это специализация их клана, как я понимаю. Но не всяк будет сожран)
И да, были люди, что считали его именно божеством и хранителем горы. Как "дух места", это же так типично для синтоизма.