[Flamekeeper]

Ну что, я увидел в Samurai Warriors Отани Ешицугу и мозг мой пошатнулся.
Это не то, что с Акечи - тот у меня самоидентификация, а Отани - предмет восхищения!))

Текст, где Исида Мицунари фапает на Отани во всех смыслах, охоспади.
Ок, рейтинг R примерно.)
Но все оч нетрадиционно.

Текст

Мягко, едва уловимо скрипят доски энгавы под каждым шагом. Мицунари сидит на верхней ступени, переводя взгляд с развернутого листа, испещренного мелкой вязью знаков, на закатное нежно-оранжевым шелком драпированное будто небо.
Он подходит еще ближе. Начнет упрекать сейчас. Совершенно точно - начнет. Руки слабеют почему-то в то же мгновение, листок старых установлений вздрагивает в пальцах. От ветра ли, от дрожи ли в ладонях. Пусть заговорит первым, если ему есть, что сказать. Если ему так хотелось найти очередной достойный повод покончить с собой, а Исида ему не позволил.
- Мицунари... - музыкой его голос отдается в ушах. Обманчивой, чуть холодноватой мягкостью, как если бы предрассветный туман обрел собственное звучание.
Исида кивает едва заметно. Ешицугу опускается рядом на ступень.
- И зачем ты это сказал? - он говорит ровно, почти не меняя своей интонации. Ничего не объясняя - Мицунари и так знает, в чем дело.
- Тебя обвинили незаконно. - Исида отвечает в ровно той же манере. Откладывает бумагу в сторону, уже неотрывно глядя на то, как бледное солнце медленно теряет прежние свои яркие краски, погружаясь за линию горизонта. Будто золото в горниле, расплавляясь на западной стороне небес, растекаясь по кромке, отделяющей землю и небо.
- Не совсем так, тут была часть моей вины тоже. И ты знал это. Почему же ты выступил против? - в голосе его чувствуется какая-то совершенная непреклонность.
- Потерять, пожалуй, лучшего военачальника клана Тоетоми из-за небольшой его ошибки было бы глупостью с моей стороны. - Мицунари хотел было сказать другое, но именно это - главный его аргумент. То, что он может позволить высказать себе словами. Поднять голову сейчас и взглянуть на Отани уже было ошибкой. Прозрачные, из серого хрусталя будто, глаза его завораживали.
- Есть и лучше меня. - Ешицугу вздыхает устало, качнув головой.
Мицунари, совершенно не думая о действиях, осторожно касается пальцами перебинтованной ладони. Даже под этими бинтами Исида ощущает его тепло.
- Лишиться такого военачальника стало бы большой трагедией для клана. Лишиться такого человека - стало бы непоправимой трагедией для меня лично. - Мицунари говорит это ровно и серьезно, слегка лишь пожимая ладонь, скользя пальцами чуть выше по тем же бинтам. Проклятье, постоянно он забывает об этой болезни, с которой уже свыкся и сам Ешицугу. Забывает, что бархат его кожи теперь сменился на шершавую поверхность бинтов. Плевать, Мицунари хотел прикасаться к нему в любом виде. Он остался по-прежнему красив. Тихой, теплой своей красотой. Любоваться им можно было, как осенним небом. И глаза его в цвет этого неба; и мягкие, обсидианово-черные волосы его - все словно гипнотизировало, таинственной темной красотой своей манило еще ближе. Но не это... не красота его, фрагментами не пораженная болезнью, не воинское мастерство его и острый, острей клинка его разум превосходного стратега - Мицунари сам не знал, что в итоге останавливало его каждый раз, разливая по венам необыкновенное тепло, опьяняя не хуже доброго саке.
Ешицугу как-то странно прищуривается и отводит взгляд.
- Лесть. - лаконично изрекает он наконец. Мицунари отрицательно качает головой в ответ, уже путаясь пальцами в широких рукавах. Дыхание перехватывает от накатившей нежности. Отани внезапно привлекает его к себе, заключая в объятия, неожиданно сильно прижав к себе.
- Спасибо тебе за все, что ты делаешь. - тихо шепчет он на ухо, склонившись к Мицунари совсем близко, пока тот боролся сам с собой, чтобы не пойти еще дальше, замерев в теплоте этих прикосновений.
Не выпускать бы его вовсе - под пальцами угольно-черный шелк его волос. Исида точно знает, где Отани можно касаться, где кожа его имеет прежнюю мягкость. И гладит его, касается правой ладони под некрепко прилегающими бинтами, трется щекой о его щеку.
Справедливость Исиды Мицунари, его принципиальность, о которой едва ни анекдоты ходят - иногда разлетается в прах. Иногда - особенно когда эти зеркально-прозрачные глаза смотрят на него с таким выражением. Всякий раз, когда легкий запах лаванды, тихие эти шаги и ладонь, мягко ложащаяся на плечо - вся принципиальность его тает, разламывается, как озерный лед под весенними лучами.
Потерять его из-за обвинений завистников - еще чего! Мицунари готов защищать свою обманчиво-хрупкую драгоценность, которая на самом деле из стали словно сплавлена - уж враги клана Тоетоми узнавали сполна всю ярость и силу Отани Ешицугу и его небольшой, но грозной и беспощадной, словно клинок палача, армии.
Все исчезало, все растворялось в этой теплоте. Только шепот его нежной музыкой в ушах, только прикосновения его, через все бинты, через плотную ткань одежд. Мицунари с огромной предупредительностью перебирает тяжелые темные пряди волос, поднося их к губам.
- Прости... - Исиду в дрожь бросает от желания. Наплевать, как он выглядит под своими бинтами, к черту эту условность, эту опасность такой близости! - ладонь Отани осторожно, но крепко перехватывает его запястье.
- Уже никак нельзя. - он, кажется, усмехается про себя, с нежностью проводя пальцами по ладони Мицунари.

В тихой полутьме покоев - как он прекрасен, в каждом движении своем, не сняв ни детали своих сложных одежд - даже юкаты Ешицугу теперь не может позволить себе - он подходит со спины, обнимая за плечи, вдыхая запах огненно-рыжих волос. Осенней листвой, вечерней прохладой тумана пахнут они.
- Вот так хочу - голос его меняется, становится ниже и глуше, и Мицунари подавляет в себе желание обернуться резко, вжать его в противоположную стену... Ладонь Ешицугу перехватывает его руку, тянет вниз. Тот слушается, пропускает собственную ладонь в прорезь хакама.
Не так бы ему хотелось... - мелькает лишь в голове, и Мицунари выгибается весь, не столько от собственных ласк напряженной восставшей плоти, сколько от этого прерывистого дыхания над самым ухом.Когда-то, до этого восстания в Осаке, все было иначе. И как же лучший стратег Тоетоми был великолепен, когда... Ешицугу уже железной хваткой впился в плечи, сам подаваясь вперед, издав вдруг стон столь нежный и сладкий, что у Исиды слегка темнеет перед глазами от страсти и какого-то странного восторга. Это сводит с ума уже, Мицунари ни черта не соображает, не вправе теперь даже лицом повернуться к нему...
Когда ладонь его накрывает ладонь Исиды, тот вздрагивает всем телом, изливаясь мгновенно, тут же от чего-то краснея. Поворачивается лицом, касаясь губами его одежд, его волос, только безжизненную материю осыпая своими поцелуями - все, что остается теперь. Чувствуя, как ладони его гладят плечи, спускаются ниже. Прижаться так, близко-близко через всю эту расшитую камнями и сложными узорами преграду - все, что возможно теперь.
"Нежность моя" - дышать сложно уже от этой нежности.

Мицунари проводит его до покоев, не выпуская руки из своей. Даже так остаться - невозможно будет. Ешицугу молчит всю дорогу, только пожимая пальцы Исиды в ответ.
- Благодарю - все, что говорит наконец-то, уже очутившись в предоставленной ему части покоев. И встает на колени - вот безумство, обнимая за пояс, прижимаясь весь.
Мицунари старательно поднимает его, глядя чуть укоризненно и крайне растерянно.
- Ну вот зачем так? - и кладет голову ему на плечо, не в силах окончательно расторгнуть их объятия.

Возвратившись назад, Мицунари не находит занятия лучше, чем зажечь масло и вернуться к недочитанным свиткам. Вместо этого еще долго сидит, глядя в огонь, бездумно водя пальцем по исписанным тонким листам. Сердце его затоплено этой нежностью, как рисовое поле затоплено дождями.